Анисим Максимович родился в семье еврейских интеллигентов. Макс Филиппович Кронгауз, отец будущего поэта, был весьма известным в московских кругах журналистом. В конце своей жизни он занимал пост ответственного секретаря газеты «Московская правда».
Из-за болезни в школу Кронгаузу пришлось идти гораздо позже своих сверстников, только когда ему исполнилось десять. Передвигаться без костылей мальчик не мог. Когда Анисиму было четырнадцать лет, одноклассник оскорбил его, посмеявшись над костылями. Подросток этими же костылями наказал обидчика, а после этого перестал ими пользоваться до конца своей жизни. В эти годы примером для Кронгауза стал английский поэт Байрон, которому хромота не помешала стать профессиональным боксёром и отличным пловцом (известно, что он переплывал через Ла-Манш). В 1939 году юноша стал чемпионом Москвы по боксу, а год спустя принял участие в стокилометровом заплыве по Волге.
Перемены, произошедшие в жизни молодого поэта, повлекли за собой и перемены в стихах. На смену мечтательным строчкам пришли строки, наполненные реализмом, мужеством, преодолением. Впервые стихи Кронгауза были напечатаны в 1936 году.
Окончив школу, Кронгауз поступает в Литературный институт имени М. Горького. Тогда в ИФЛИ, Литературном институте и МГУ учились Сергей Наровчатов, Давид Самойлов, Николай Майоров, Борис Слуцкий, Арон Копштейн, Михаил Кульчицкий, Александр Ревич, Николай Отрада, Александр Межиров, Семён Гудзенко, Юрий Левитанский, Павел Коган…
Виной тому, что печатался Кронгауз в советское время крайне мало, была правда, которой дышат его стихотворения и которая была неугодна власти (хотя тираж сборника «Воспоминание о будущем» был распродан за считанные дни). Чтобы жить и кормить семью, Кронгаузу пришлось пожертвовать оригинальным творчеством и заняться переводами, в основном с тюркских языков. Очень быстро он становится авторитетным переводчиком, великолепно переводящим с чеченского, осетинского и туркменского. Это приносит стабильный доход. За всю свою жизнь Анисим Максимович Кронгауз издал более тридцати книг поэтических переводов.
Но вскоре старая болезнь вернулась, только на этот раз оказались поражены почки. Кронгауз перенёс бессчётное количество хирургических операций, но долгожданное улучшение не наступало. Нестерпимые боли сводили поэта с ума, поэтому больному были прописаны лекарственные препараты наркотического действия. Чтобы выкупать их, требовались большие деньги, и в конце шестидесятых годов Кронгауз находит ещё один источник дохода. В то время многие члены правления Союза писателей СССР нанимали более одарённых, но менее успешных собратьев по перу, которые писали за них. Именно таким образом Кронгауз зарабатывал на жизненно необходимые препараты.
Единственный раз за всю свою бытность членом Союза писателей СССР в 1977 году Кронгауз получает путёвку в подмосковный дом творчества «Голицыно», в котором находится в одно время с Ю. О. Домбровским и А. И. Цветаевой.
По возвращении из «Голицына» Кронгауз пишет стихотворение, которое, по словам самого автора, стало для него «самым-самым». Это было стихотворение «Двадцать три ступени».
Умер Анисим Максимович Кронгауз 17 октября 1988 года. Этот удивительный поэт превыше всего ценил правду и неуклонно следовал ей всю жизнь.
Переводы: Музаев Н. Д., Говорит Селим (Сказание о Чечне), М., 1958; Гулуев А. С., Горное гнездовье. Стихи и поэмы, М., 1959; Курбаннепесов К., Дед Таймаз, Ашхабад, 1959; Сейтлиев К., Могучий шрифт, М., 1958; Сейтлиев К., Стихотворения, М., 1964.
Лит.: Азаров В., Главное в жизни, «Звезда», 1958, № 5; Светлов М., Поэма об Александре Чекалине, «Комс. правда», 1949, 11 янв.; Сельвинский И., «Весенняя осень», [Рец.], «Лит. Россия», 1963, 17 мая.
Грустит дурнушка: — Мне ль надеяться, Что я кому-нибудь понравлюсь, — Но женщины на свете делятся Не на дурнушек и красавиц.
От счастья расцветешь, как деревце В год засухи от струй дождливых. Все женщины на свете делятся На несчастливых и счастливых.
Другая шутит — я не девица, Я лето, даже не в июне… — Но женщины на свете делятся Не на стареющих и на юных.
Вздыхает Золушка — что делается! Бал в драгоценностях несметных! — Но женщины на свете делятся Не на богатых и на бедных.
Любовь? Казалось бы, безделица! Но горе мимо, годы мимо. Все женщины на свете делятся На нелюбимых и любимых.
От счастья расцветешь, как деревце В год засухи от струй дождливых. Все женщины на свете делятся На несчастливых и счастливых.
Конец стихотворения — все стихи в оригинале.
Стихотворная библиотека. Становитесь участником и публикуйте свои собственные стихи прямо здесь
Стихотворное чудовище — многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках.
Найти стихотворение, читать стихотворение полностью, стихи, стих, классика и современная поэзия по-русски и на русском языке на сайте Poetry.Monster.
Read poetry in Russian, find Russian poetry, poems and verses by Russian poets on the Poetry.Monster website.
Yandex — лучший поисковик на русском языке
Qwant — лучий поисковик во Франции, замечателен для поиска на французском языке, также на других романских и германских языках
В приресторанном холле за стеклом Плыла ты, как в аквариуме рыба. И плащ переливался серебром, Как чешуя. Ты, кажется, курила.
В зеленоватом кубе из стекла, Довольная собою и работой, Ты, кажется, кого-нибудь ждала, «Кого-нибудь» ждала, а не «кого-то».
Кого-нибудь. Возможно, и меня, Спешившего в автобус иностранца, Ждала ты, с наслаждением дымя, Застывшая без робости и страха.
И не пыталась скрыть, что всё равно Вокруг кого, как жимолость, обвиться: Холодное зеркальное окно Не отражало даже любопытства.
Дым выдохнула в сторону мою И ногу не убрала: «Не заденьте!» Манила, усмехаясь: «Не маню!» Но так глядела, словно не за деньги.
И, заглянув в глаза твои, в глаза твои, Я захлебнулся серою прохладой, Я ощутил в гортани вкус струи Холодной, свежей, чуть солоноватой.
Разрядом промелькнул в моём мозгу, Короче чем десятая секунды, Мираж, который вспомнить не смогу, Но и забыть который будет трудно.
. Как будто жизнь не кончилась моя И впереди достаточно досуга – Мне предстоят награды бытия И эта равнодушная подруга…
Плащ чешуёю тело облегал. Она осталась за зеркальной дверью, Неуловима, словно облака, Естественна, как рыбы и деревья.
Душа мираж прекрасный унесла: . Природная естественность изгиба, Серебряная с сигаретой рыба В зеленоватом кубе из стекла.
Анаклия
Как будто на пустынном берегу
До боли вглядывается в пургу
Я в них нырнул однажды.
Сидит на обесцвеченном песке,
Три часа, не меньше.
Коль женщина в тоске,
И разве есть предел терпенью женщин.
Я поднял покрасневшие глаза,
Приподнялся и замер, по колено,
Пробормотав смиренно, покаянно:
— Неужто я проплавал три часа?
Я их воспринимал, как три минуты.
Там, в одиночестве небес и брызг,
Я счастлив был как будто.
Прости мне, что такой я эгоист.-
А может, и не женщина,
Ветрами продуваемый насквозь,
Отдельно или врозь.
В столичной хаотичности вращаюсь,
Как будто бы тружусь и не тружусь.
Существую так ли я,
Но ждёт меня пустынная Анаклия,
И ни на миг не покидает грусть.
Бегу, бегу по этажам
На самый на десятый.
Сказали мне с досадой,–
Напрасно выглядишь, поэт,
У нас вперёд на десять лет
Издаться я не тороплюсь,
«ВКЛЮЧИТЕ МОЮ КНИГУ В ПЛАН
(Там у меня читатель есть.
Не мог я не признаться,
Что для меня большая честь
В двухтысячном издаться.)
У них от сердца отлегло,
И я горжусь – добился!
Не так уж это далеко,
Хоть и не так уж близко.
Близость
В древности, сочтёшь ты это странным,
С колоколом гулким караванным,
Как пустыня жёлт и нелюдим,
Отправлялся в путь я мальчуганом,
Добирался до тебя седым.
Пережив десяток поколений,
В тундре мхом подкармливал оленей
И снега растапливал огнём.
Начинал дорогу в день весенний,
Настигал тебя осенним днём.
Но прошли века открытий дельных,
Понеслись в просторах беспредельных
Верстовые столбики гурьбой.
Погрузившись в поезд в понедельник,
Я в субботу был перед тобой.
В наши дни любовная истома –
Пустяки. Разлука незнакома
Стала современникам ракет.
Захочу: позавтракаю дома,
А к тебе поспею на обед.
Кораблей космических паренье!
Нам Луна – соседнее селенье,
Млечный путь – районная река.
Только ты, как в первый день творенья,
Борьба за счастье
Когда я был здоровым и мускулистым,
Что за счастье можно бороться,
Что можно отвоевать его у других
И за счёт настойчивости.
Полвека я дрался за счастье,
Каждый раз понимая,
Что не прополз последнего сантиметра.
Было столько ссадин, морщин
Что хотелось отдыхать, отдыхать и отдыхать
От борьбы за счастье.
Сейчас, конечно, оно от меня
Куда дальше, чем в молодости.
До него теперь не хватает
Километров и километров пути,
А иногда и целых кусков
Которые я и не пытаюсь преодолеть,
Что всё равно не доползу.
Счастье иногда забегает ко мне,
И мне, уставшему от давней борьбы за него,
Иногда хватает этих мгновений
До новой случайной встречи.
Оно каждый раз другое:
То кусочек неба в окне
С качающейся веткой,
То беглый женский взгляд,
То зелёная вода бассейна,
Прошитая жёлтыми нитками
Да и бесполезно пытаться
Счастье всегда нематериально
И каждый раз приходит в новом облике.
Может, не за нынешнюю слабость,
А за прошлое упорство
Оно стало иногда забегать ко мне.
Бумажные кресты
Как любила девочка меня,
Встреченного среди бела дня
С мирными привычками.
К отправленью эшелон готов.
Зрение фиксирует невольное:
Все в крестах бумажных
Был я езжим, а стал я пешим.
Был я езжим, а стал я пешим.
Был я вешним, а стал я лешим
Со щетиною на щеках
Грязноватой, негодно серой,
Словно пыль не стёр впопыхах.
Как глаза у меня смеялись!
Разве прошлому кто поверит,
Повстречавшийся с полузверем,
С полустарцем, что зол и груб?
Где гусарство моё и доблесть?
Но ведь это такая область,
Что обманчива каждый раз.
Хоть не тот, в неприглядном виде,
Погодите, не хороните,
Даже если придёт тот час.
Была тишина
Увидеть немой телевизор,
Как в детстве кино.
Хоть не раздавалось ни звука,
Сверкали тарелки без стука,
И палочки над барабаном
Какие надутые щёки
Раскрытые рты в саксофоне
Нелепою шуткой на фоне
Ах, выключите телевизор,
С немым телевизором схожи
Слишком был черноглаз и красив.
А теперь на лицо мое плотно
Лёг годов незабытых курсив.
Снился в шпорах себе, в эполетах,
Шёл, пружиня и тонко звеня.
А теперь не хочу, чтобы ретушь
Украшала на фото меня.
Ложный след моего бытия.
Это я, безусловно, повсюду.
Безусловно, повсюду не я!
А на новом квадратике фото
Я ничуть не похож на кого-то,
Снеговыми карнизами брови
И зрачки, налитые свинцом…
Наступила гармония вроде
Между ликом моим и лицом.
В галерее Рембрандта
Как старомоден здесь Христос
Рембрандта в золочённой раме.
И сколько поколений слёз
Текли под этими гвоздями.
И вот у этих же гвоздей
Огромный малый долгогривый.
На шее каждого, как знамя,
На крохотном кресте
Распятый теми же гвоздями.
В общежитии за ярким балаганом.
В общежитии за ярким балаганом,
Что разбили циркачи на той неделе,
Лилипут себе приснился великаном.
Заворочался в постели.-
Не разбросаешь руки,
Стал игрушечным домишко почему-то…
Не отыщете в округе
Человека вы огромней лилипута.
И над ним не насмехаются разини,
Нет опять ему костюма в магазине
И ботинок подходящего размера.
Он идёт по миру шагом семимильным,
И реке не задержать его разливом.
Лилипута все считают
И, конечно, справедливым.
Этот сон ему казался не обманным,
Приближалось по минутам.
Лучше б он себе не снился
Каково потом проснуться
В середине лета
В наш поселок в середине лета
Человек вернулся с того света.
Прошагал походкой полусонной
Робко выпил молока из кринки,
А в глазах бесцветных ни искринки,
И в лице прозрачном ни кровинки.
Мы ему некрепко руки жали
И расспросами не обижали.
И хоть путь его едва ли долог,
Переполнен праздником посёлок.
Обнаружили, как небо сине,
Как обычен и необычаен
Который мы не замечаем.
Ну, а он идет походкой зыбкой,
С кроткой, удивлённою улыбкой,
Словно это новая планета,
Словно… мы вернулись с того света.
В шесть утра встаю я пунктуально.
В шесть утра встаю я пунктуально
И со страхом думаю о дне.
Я во сне теперь живу реально,
Целый день слоняюсь, как во сне.
Делаю дела по телефону,
Только все срываются дела.
Подхожу к дивану от стола.
Засыпаю. Брёвна поднимаю,
Разгребаю снег, тянусь к костру.
Ничего в себе не понимаю
И боюсь проснуться поутру.
Видение
Старик проснулся ночью тёмной
И небосвод ночной огромный
Светлее сделался на миг.
Плыла роса по мелкотравью.
Бледнели звёзды в полутьме.
И сон перемешался с явью
В непробудившемся уме.
Увидев, как заря стирает
Остатки млечной полосы,
Он позабыл, что умирает,
Что до конца не дни – часы.
Смотря перед собою прямо
В неосвещённое окно,
Беззубым ртом позвал он:
Хоть с ней расстался так давно.
Удушья он не ощущал.
Как в раннем детстве,
Начало жизни предвещал.
На миг окрасило виденье
Переплетённый явью сон.
И не придумать пробужденья
Власть
Я не о той, Которую имеет Девушка с розовыми ногами, С икрами, розовыми от морозца. Увижу – и сразу душа немеет, Едва она явится у колодца, Девушка с розовыми ногами, Как на раннем восходе солнце, Как ещё не раздутое небо-пламя, – Девушка с розовыми ногами, С икрами, розовыми от морозца!
Я не о той, Которую имеет Мартовское молодое солнце Над осугробленными дворами: Сугробы разделит, Лёд перемелет, Всё переменит, чего коснётся. Я не о власти его над нами, Мартовского молодого солнца С бахромой развевающимися лучами. Я не о власти тепла и света, Ума и страсти, – Я не про это. Я о напасти.
Я не о власти солнца над снегом И не о власти юной любови – А человека над человеком, – Власти жестокой смерти и крови. Власть – Односложно жуткое олово, Если глядит из ствола свинцово. Из ствола смотрит власть: Ствол вместо рта, Стволы вместо глаз, Из чугуна уста. А без ствола Властью она навряд ли б была. Власть! Можно всласть Повторять это слово, Если это души твоей часть. Оно всегда будет ново, Едва появится у колодца Девушка с розовыми ногами, С икрами, розовыми от морозца, Как мартовское молодое солнце Над осугробленными дворами.
