чем болеют в тюрьмах
«Тюрьма стерилизует»: как (не) лечат заключенных
Чем и почему болеют заключенные
После заражения туберкулез может долго протекать без серьезных симптомов — иногда человек несколько месяцев просто кашляет. Поэтому для выявления болезни на ранней стадии необходимо регулярное обследование.
Лечится туберкулез тяжело и долго. Согласно Большой медицинской энциклопедии (БМЭ), в среднем выздоровление после начала лечения наступает через год. И это при хорошей комплексной терапии, важная часть которой — образ жизни и питание. Если не диагностировать туберкулез вовремя, болезнь может привести к осложнениям и летальному исходу.
На втором месте в списке самых частых болезней — вирус иммунодефицита человека (ВИЧ), в том числе и на последней стадии — СПИД. ВИЧ можно заразиться, например, при незащищенном сексе или использовании нестерилизованных шприцев, игл и других предметов, которые соприкасаются с кровью. По мнению Чащиловой, в заключении чаще всего заболевают потребители наркотиков: шприцы стоят дорого, поэтому одну иглу могут делить между собой сразу несколько заключенных.
Распространенность вируса связана и с низким качеством диагностики, а иногда и полным ее отсутствием. При доставлении в СИЗО у арестованного обязаны взять основные анализы — на ВИЧ, сифилис, гепатит. Через шесть месяцев врачи должны сделать повторные тесты, так как в течение полугода после заражения анализы могут не показать наличие инфекции. Чащилова утверждает, что часто сотрудники ФСИН проводят только первичное исследование или вообще не проводят ни одного.
Третье место по распространенности занимает цирроз — заболевание, при котором происходит деформация и изменение ткани определенного органа. С течением времени болезнь приводит к нарушению работы каждой системы организма. Некоторые виды заболевания, например, цирроз печени, могут закончиться смертью.
Считается, что в циррозе печени всегда виноват алкоголь. Однако к циррозу может привести неправильное лечение другого заболевания или просто низкое качество жизни. Кроме того, цирроз часто возникает на последней стадии гепатита.
Юрист называет «классической» ситуацией возникновение у заключенного всех трех перечисленных заболеваний сразу. Сотрудница Центра содействия реформе уголовного правосудия Валентина Фридман отмечает, что в основном арестанты и осужденные сталкиваются с менее серьезными, но всё же неприятными заболеваниями. Это, в первую очередь, грипп и ОРВИ.
Практически каждая женщина в СИЗО или колонии сталкивается с гинекологическими проблемами разной степени серьезности. Связано это, в первую очередь, с холодом. Чащиловой известно, что иногда в СИЗО девушек заставляют сидеть на бетонном полу, а в колониях — в мороз идти до бани в одном белье. Фигурантка дела «Нового величия» Анна Павликова во время перевозки из суда в СИЗО застудила яичники. По словам ее матери Юлии Павликовой, девушку везли в неотапливаемой машине с железной скамьей. Когда Анна попала на осмотр к местному гинекологу, та сказала ей: «Ну, а что? Тюрьма стерилизует».
Гинекологические проблемы появились и у Марии Дубовик — другой обвиняемой по тому же делу. Ее мать Наталья Дубовик рассказала, что у Марии также ухудшилось зрение — за время ареста показатель «минус два» сменился на «минус пять с половиной».
Обеим девушкам уже на воле врачи объяснили, что заболевания связаны не только с условиями содержания, но и с перенесенным стрессом. Ане даже диагностировали синдром раздраженного кишечника — заболевание, связанное в основном с эмоциональным напряжением и некачественным питанием.
Известно, что сильный и продолжительный стресс нарушает работу почти всех систем организма, а также снижает иммунитет, то есть повышает вероятность заражения любым инфекционным заболеванием.
Кого могут оставить на воле
Существуют перечни заболеваний, с которыми подозреваемого или обвиняемого могут не поместить в СИЗО, а осужденного — отпустить из колонии. Эти два списка примерно похожи, хотя тот, который касается колонии, насчитывает больше пунктов. Нормы, которая обязывает суды отпускать тяжело больных людей, не существует. Закон оставляет это решение на усмотрение судьи.
В обоих документах речь идет о заболеваниях, которые уже находятся уже в терминальной стадии или близкой к ней. Например, о том же туберкулезе или ВИЧ, хотя на поздних стадиях они не всегда поддаются лечению даже на воле. То есть человека отпускают на свободу, только когда болезнь с большой вероятностью закончится смертью.
Закон называет не так много конкретных диагнозов. Чаще он просто отмечает, что людей с «тяжелой формой заболевания» той или иной системы организма стоит оставить на воле, если им требуется специфическое лечение, которое нельзя получить в месте отбывания наказания или ареста. Речь может идти, например, об операции, химиотерапии или лучевой терапии.
Правозащитники отмечают, что иногда суд выносит решения не в пользу больного. Мария Чащилова рассказала о наркопотребительнице, которую приговорили к пяти с половиной годам лишения свободы, несмотря на крайне тяжелую форму ВИЧ. Произошло это просто из-за ошибки следствия, которое не отправило запрос наркологу и не провело медосвидетельствование.
Валентина Фридман одной из главных проблем называет зависимость судей от правоохранителей. Кроме того, медицинская комиссия, обследующая больного, находится под влиянием других сотрудников ФСИН. Поэтому власти могут оказывать давление как на судей, так и на врачей.
По словам правозащитницы, иногда судья может оставить больного в заключении даже из лучших побуждений. К примеру, на свободе его может уже никто не ждать, и тогда позаботиться о тяжело больном человеке будет некому.
Как лечат заключенных
Проблемы с получением медицинской помощи начинаются уже на стадии попыток обратиться к врачу. Принято считать, что в СИЗО условия пребывания гораздо жестче, чем в колонии. Однако с медицинской помощью всё обстоит ровно наоборот.
В СИЗО руководство раз в неделю обходит камеры, и во время этого посещения арестант может передать заявление на получение медпомощи. Чащилова отмечает: «Не всегда проблема решается с первого раза. Но если долбать заявлениями, то не исключено, что помогут».
В колонии дела обстоят сложнее, объясняет юрист: «Если ты заболел, то идешь в медсанчасть, стоишь очередь. Чаще всего большую, иногда на морозе. Попадая к врачу, сталкиваешься с отсутствием специалистов, оборудования и препаратов. Если сильно плохо и стоять не можешь, попадаешь в лечебно-исправительное учреждение, и тут остро встает вопрос размещения. Могут госпитализировать в одну палату с осужденными с открытой формой туберкулеза, например. И вопрос гигиены: еду приносят в посуде, из которой ели люди с открытой формой туберкулеза, и уверенности в ее чистоте нет».
Если есть необходимость в стационарном лечении, арестантов обычно помещают в больницу при СИЗО, осужденных — в медсанчасть колонии или ЛИУ ( лечебно-исправительное учреждение). В гражданские больницы, отмечает Чащилова, людей госпитализируют только в исключительных случаях — например, при получении травмы.
По словам юриста Правозащитного центра «Мемориал*» Константина Бойкова, работавшего раньше врачом, многие арестанты и осужденные специально наносят себе серьезные повреждения, чтобы получить медицинскую помощь: прямая угроза жизни — показание для немедленной госпитализации. В беседе с ОВД-Инфо* он перечислил несколько способов самоповреждения, доступных заключенным: режут руки, глотают иголки, выпивают слишком много таблеток аспирина, чтобы вызвать внутреннее кровотечение. По опыту Бойкова, такие попытки нередко заканчиваются несчастными случаями: «Вот человек режет себе руки. Если он маленький порез сделает, то его просто перебинтуют и никуда не положат. А если сделает глубокий, то неизвестно, сколько крови вытечет, это очень сложно рассчитать. Иногда не спасают».
В местных больницах подозреваемые, обвиняемые и осужденные сталкиваются с рядом проблем. Первая — отсутствие необходимых препаратов и оборудования. Наталья Дубовик отмечает, ее дочери в изоляторе давали обычные обезболивающие, чтобы на время убрать симптомы болезни, однако никто не работал с источником боли.
Вторая проблема — нехватка хороших специалистов. Юлия Павликова рассказала, как в СИЗО ее дочери пришлось объяснять врачу, где находятся почки. Позже, по ее словам, выяснилось, что местный врач раньше работал ветеринаром. Константин Бойков считает, что ФСИН нуждается в дополнительном финансировании и расширении штата специалистов. Сейчас, по его словам, даже если в учреждении работает хороший врач, у него просто не хватает времени на тщательное обследование и лечение всех больных.
По мнению Фридман, проблемы здравоохранения ФСИН не стоит отделять от плачевной ситуации во всей российской медицине. Закупка дешевых неэффективных лекарств, снижение уровня образования врачей, отсутствие общероссийского списка устаревших медикаментов, комплексных обследований, обязательной вакцинации — эти аспекты сказываются не только на заключенных, но и на остальной части населения. Правозащитница считает, что было бы правильным оставить в ведении ФСИН только первичную медпомощь и уход за умирающими людьми, а всё остальное передать гражданской медицине и решать проблемы на глобальном уровне.
Как (не) лечат политзаключенных
Даже самые лучшие врачи находятся в прямой зависимости от руководства учреждения. Поэтому иногда происходит так, что арестантам и осужденным нарочно не оказывают медицинской помощи. В политических делах такие ситуации — не редкость.
У фигуранта дела «Сети*»(*) Армана Сагынбаева еще до ареста диагностировали серьезное хроническое заболевание — ему нужно принимать определенные препараты, просто чтобы не умереть. Его мать рассказывала, как следователь уговаривал ее дать интервью НТВ, в случае отказа угрожая ограничить юноше доступ к лекарствам. Женщина поговорила с журналистами, однако позже Сагынбаеву на какое-то время всё же перестали выдавать препараты. Сотрудники СИЗО заявляли, что «не могут найти» выписанное ему назначение.
Бывает так, что человек получает травму или заболевает в результате действий сотрудников ФСИН. Например, когда его избивают или пытают. В таких случаях, по словам Чащиловой, шансы на оказание медпомощи есть, только если потерпевший получил переломы или другие ярко выраженные травмы.
Но иногда даже этого недостаточно. Однажды юрист работала с делом, в котором у мужчины после регулярных избиений разорвалась почка. Его доставили в медсанчасть только через сутки, когда он уже стал систематически терять сознание.
Осужденный правозащитник Сергей Мохнаткин рассказывал, что не смог получить медицинскую помощь после того, как его избили сотрудники колонии. Сначала его отказались принимать в медсанчасти, затем всё же этапировали в больницу ФСИН, но не сделали МРТ и не выполнили другие назначения врачей. Мохнаткин утверждал, что из больницы его выписали в таком состоянии, что он не все помнил от боли.
У фигуранта дела «Сети*»(*) Дмитрия Пчелинцева и обвиняемого по делу «Крымских диверсантов» Евгения Панова в СИЗО появились проблемы с зубами. Оба утверждают, что зубы сломались после пыток электрическим током. И оба не получили медицинской помощи: Пчелинцев рассказывал, что медицинские осмотры в изоляторе проводятся формально, а мать Панова вообще говорила об отсутствии в СИЗО врачей и лекарств.
Как умирают заключенные
В феврале замдиректора ФСИН Валерий Максименко заявил, что в СИЗО и колониях появятся паллиативные палаты для смертельно больных. Речь идет о специальных помещениях, в которых врачи уже не будут лечить саму болезнь, а будут только подавлять ее симптомы, снимать боль и ухаживать за умирающим.
Сейчас на терминальной стадии болезни человека могут отпустить, но для этого учреждению нужно отправить документы в суд и дождаться его разрешения. Максименко признал, что арестанты и осужденные часто умирают еще до окончания этой процедуры. По словам чиновника, в 2018 году вернуться домой не успели 732 человека.
В течение 2019 года ФСИН планирует создать палаты, в которые людей будут переводить, пока они ждут решения суда. Первая хосписная палата уже появилась в краевой туберкулезной больнице Красноярска, которая находится под ведомством ФСИН. Однако во всех остальных регионах лечебно-исправительные учреждения так и остаются последними палатами смертельно больных.
(*)-организация (группировка) запрещена на территории РФ
Смерть за решёткой. От чего умирают российские зэки
Чаще всего заключённые умирают от ВИЧ-инфекции. Но, по мнению экспертов, случается, что причины смерти зэков остаются неизвестными из-за желания тюремного начальства приукрасить статистику.
Коллаж: © L!FE Фото: © РИА Новости/Алексей Куденко/ Игорь Руссак
Сейчас в России сидит более полумиллиона человек. Количество зэков ежегодно снижается — так рапортует ФСИН. Так, в прошлом году освободили 230 тысяч человек. Только не все из них ушли на волю — кто-то почувствовал свободу уже на том свете.
За последние три года почти треть смертей (32%) в местах лишения свободы происходит из-за ВИЧ-инфекции. Такие данные Лайфу предоставили в пресс-бюро ФСИН. Второе место досталось «другим причинам» (без уточнений, что это за причины) — таких 29% от всех смертей. На третьем месте — сердечно-сосудистые заболевания (22%).
— Показатель смертности в 2016 году среди лиц, содержащихся под стражей и отбывающих наказание в виде лишения свободы, на 9,8% ниже показателя смертности в аналогичном периоде прошлого года. Количество умерших от заболеваний ниже показателя 2015 года на 13,2%, — сообщили Лайфу в пресс-бюро ФСИН.
Абсолютных значений, сколько за год умерло или погибло заключённых, во ФСИН не предоставили.
В воспитательных колониях (там отбывают наказания преступники до 21 года) за последние шесть лет умерло шесть человек (причины смерти не уточняются). При этом во ФСИН отмечают, что «смертность лиц младше 18 лет в 2011 году и первом квартале 2017 года не зарегистрирована».
По мнению экспертов, за строгими цифрами статистики скрывается реальное положение дел — людей в колониях и тюрьмах умирает гораздо больше и совсем по другим причинам.
От ВИЧ-инфекции и её осложнений, по данным ФСИН, в 2015 году умерло 1193 человека, в 2016-м — 1092, в первом квартале 2017 года — 251 человек. При этом отмечается, что за последние пять лет показатели смертности от этого заболевания снизились на 7%.
Александр Чебин, руководитель проектов регионального общественного фонда «Новая жизнь» (занимается профилактикой ВИЧ-инфекции, в том числе в местах отбывания наказаний), рассказал, что зачастую люди узнают о положительном ВИЧ-статусе, уже находясь на зоне.
— Человек, попадая в места лишения свободы и узнавая свой статус, из-за недостатка объективной информации и личного опыта (он просто ничего не знает об этой болезни) начинает тянуть с лечением — он просто не подозревает о последствиях. В результате заболевание переходит в стадию СПИДа, начинаются осложнения, от которых заключённый и умирает, — объяснил активист.
ВИЧ в колониях заражаются очень часто, считают общественные активисты. Однако официальной статистики по этой теме не существует. Тюремный быт действительно полон риска: татуировки нестерильными инструментами, употребление наркотиков, гомосексуальные контакты (без презервативов) — всё это потенциально может стать причиной заражения вирусом. А профилактика работает слабо.
— Когда человек попадает в места лишения свободы, у него всегда проверяют кровь на ВИЧ и гепатиты. Но иногда получается, что не все анализы проверяются — где-то не было возможности сделать тест на ВИЧ, где-то затянули с анализами, где-то халатно к этому отнеслись. В результате есть и такие заключённые, которые просто не знают о своём статусе, — рассказал Александр Чебин.
До 2006 года в России существовали так называемые ВИЧ-бараки. Это отдельные помещения, где отбывали наказание ВИЧ-инфицированные осуждённые. Но десять лет назад такие общежития практически все убрали. Делалось это, по словам активистов, чтобы не было дискриминации.
— ВИЧ-общежития на самом деле идея неплохая. Но только если преодолеть такие проблемы, как стигматизация и разглашение тайны диагноза. Сейчас для ВИЧ-инфицированных в целом делают условия получше, дают диетическое питание. Но в общежитиях могло бы значительно улучшиться качество оказываемой медицинской помощи. Так заражаемость среди заключённых значительно бы снизилась. Но пока это осуществить нереально, — сказал Чебин.
Как и по всей России, в системе ФСИН тоже случаются перебои с препаратами для терапии ВИЧ.
Ранее Лайф рассказывал историю 36-летнего Константина Фаткулина, который отбывает наказание в исправительной колонии в Новосибирской области. У него четвёртая стадия ВИЧ, гепатиты В и С. Как сказано в его обращении к правозащитникам, его вообще не лечат. После очередной жалобы его всё же положили в больницу, но лекарства так и не стали давать.
«В больнице осуждённый был помещён в ШИЗО — за то, что позволил себе сидеть на койке в дневное время, — писали правозащитники руководству ФСИН. — По прошествии двух месяцев больной возвращён обратно в ИК-21 на обычные условия содержания, содержится в холодных помещениях со сквозняками, без отопления (с апреля), вдвое уменьшена норма питания, ранее полагавшаяся ВИЧ-больным, лечения не получает».
Эту историю мы освещали год назад. По информации Лайфа, полного лечения Константин не получает до сих пор.
Коллаж: © L!FE Фото: © РИА Новости/ Алексей Мальгавко
Туберкулёз
Среди тройки ведущих причин смертности нет туберкулёза. Во ФСИН не предоставили данных о количестве умерших от этого заболевания. Но сообщили, что за последние пять лет смертность от него в российских колониях снизилась на 54%.
Владимир Осечкин, основатель социальной сети Gulagu.net, убеждён, что эта статистика неточная и объяснять с нижение уровня смертности из-за туберкулёза эффективностью проводимых реформ — ошибка. На самом деле, по его словам, ежегодно руководство колоний скрывает сотни случаев смертей от туберкулёза.
— Ситуация не улучшается, переполненные камеры СИЗО и неработающие вентиляции, устаревшие здания и существенное нарушение санитарных норм при содержании под стражей приводят к постоянному заражению здоровых людей туберкулёзом. Без своевременной диагностики и при скудном рационе болезнь прогрессирует в ослабленных организмах заключённых, — рассказал он. — К тому же никто до сих пор не подсчитал, сколько миллионов россиян заболели туберкулёзом в заключении за последние 20 лет и вышли, по сути, больными людьми, многие из которых позже погибли уже на свободе.
Достоверных доказательств о сокрытии данных о человеческих смертях в колониях общественники не предоставляют. Но есть примеры, когда на словах руководство колоний призывает врачей приукрасить статистику. Так, в социальной сети Gulagu.net была опубликована аудиозапись служебного совещания, на которой начальник колонии в Красноярском крае, полковник внутренней службы Владимир Элярт требует от врачей скрывать истинные причины смерти осуждённых.
«Я понимаю что от туберкулёза умирают. Но раз директор (директор ФСИН России Г.А. Корниенко. — Прим. ред.) сказал, что не умирают от туберкулёза, значит, не умирают, — слышно на записи совещания с Эляртом.
Сейчас аудиозапись изучают в прокуратуре.
Коллаж: © L!FE Фото: © РИА Новости/ Алексей Филиппов
Другие причины
По мнению экспертов, статистика ФСИН не является точной и достоверной. В расчёт не берутся насильственные смерти, которые очень часто выдаются за суициды, несчастные случаи.
— Часть заключённых в предсмертном состоянии освобождают, и те умирают через сутки-двое на свободе, это делается также для манипуляций с цифрами. На самом деле тюремная реформа провалена, деньги из бюджета разворованы, а ситуация с соблюдением прав заключённых, в том числе на медицинскую помощь, остаётся катастрофичной. Исправить ситуацию может лишь вывод медицинских подразделений из подчинения генералам и перевод их в Минздрав, — уверен Осечкин.
Интересно, что перечисленные заболевания — причины смерти зэков (СПИД, тяжёлые формы туберкулёза, некоторые сердечные заболевания) по правилам являются поводом освобождать заключённых от наказания. Как ранее рассказывал Лайф, в Минздраве и Минюсте задумались о расширении этого списка. Туда хотели добавить гипертонию, рак с метастазами и другие заболевания, но пока новый порядок не действует.
— Гуманизацию я приветствую двумя руками, — говорит председатель коллегии адвокатов «Ваш юридический поверенный» Константин Трапаидзе. — Понятно, что какие-то негодяи могут получить возможное ослабление наказания. Но тут фундаментальный вопрос: является ли уголовное наказание методом перевоспитания или просто жестокого обращения с людьми? Да, эти люди должны нести заслуженное наказание, они преступили закон, но никто не может лишить их права на жизнь и нормальные условия.
«Психопатов на зоне — половина. Они не контролируют себя» Без лекарств и надежды на спасение: с чем россияне сталкиваются в тюрьме
Только ленивый не говорит, что в российском здравоохранении много проблем: больницы закрываются, врачей прессуют пациенты и начальство, лекарств нет. Тюремные врачи на все эти жалобы мрачно шутят: это вы еще в больницах на зонах не были, тогда бы сразу поняли, что на гражданке на самом деле все хорошо и местами отлично. Как работают тюремные врачи и почему у больных в зонах практически нет шансов выжить, «Ленте.ру» рассказал врач одной из колоний в Сибири Александр Петров (по просьбе собеседника имя и регион проживания нашего героя редакция не раскрывает). В исправительных учреждениях работает уже 30 лет. Занимал руководящие должности. Но, как говорит, не выдержал системного абсурда и сейчас уже несколько лет как в отставке, на пенсии. По ряду причин продолжает курировать тюремных пациентов.
«Лента.ру»: Сколько по нормативу в колонии должно быть медработников?
Александр Петров: В 1990-2000-е годы в медицинских частях исправительных учреждений, как правило, на полную ставку работали терапевт, психиатр, невролог, человек шесть фельдшеров, несколько медсестер. И был еще руководитель, начальник медчасти, который занимался всеми организационными вопросами медицинского подразделения. Такой штат считался нормальным для колонии, в которой содержалось примерно 1700-2000 заключенных. А сейчас работать практически некому. Как правило, в начальники ставят фельдшера, но по документам он на этой должности не числится, потому что официальным руководителем его не могут назначить из-за отсутствия необходимой квалификации. У фельдшера среднеспециальное образование, не высшее. Кроме начальника, две-три медсестры: уколы ставят, таблетки выдают. Из постоянного состава это обычно — все.
Фото: Сергей Пятаков / РИА Новости
В колониях сегодня вообще есть врачи?
Обычно врачебные вакансии заполняются специалистами-полставочниками, четвертьставочниками. Поскольку большая часть колоний расположена в сельской местности, удаленность от ближайшего города — минимум 40-70 километров, тот же терапевт-совместитель ежедневно ездить туда не будет. Иначе для него смысл работы пропадет. Он приезжает раз в неделю, точно так же, как и остальные.
Естественно, такой врач может только посмотреть каких-то неотложных пациентов, а провести диспансеризацию, поставить хроников на учет, чтобы динамично их наблюдать, — на это нет времени. Врач-полставочник никогда не будет этим заниматься. Успел кого-то с наскока посмотреть — и ладно.
Из-за чего кадровый голод? Врачи не хотят работать в колониях, или ФСИН просто деньги экономит и старается минимизировать штат?
Скорее специалисты в исправительную систему не идут, вакансии-то есть. Тут комплекс причин. Например, что касается нашей колонии — она расположена в довольно депрессивном регионе. У нас даже в гражданском здравоохранении дефицит врачей, а в тюрьмах — тем более.
Аттестовываться, то есть получать офицерское звание, надевать погоны и выносить весь этот военный дурдом, желающих очень мало. Зарплата у начинающего офицера в тюремной больнице будет примерно тысяч 60. И это ненамного выше, чем у хорошего врача без погон. Если врач квалифицированный, с головой, он и на гражданке столько заработает. Зато его никто по ночам не будет поднимать.
Судя по соцопросам, в силовых органах жаждут работать полстраны. Считается, что там надежно, и в 30 лет уже на высокооплачиваемую пенсию можно. Врут?
Ранняя пенсия — это действительно про нас. Но сумма не такая уж великая. Чтобы получать более-менее нормальную пенсию в 30-40 тысяч, нужно уйти на нее с приличной должности, хотя бы замначальника колонии, и с выслугой 20 лет. Если на пенсию уйдет простой врач, его пенсия составит тысяч 17-18. Конечно, и это на дороге не валяется. Но разве в молодости кто-то думает о пенсии?
Фото: Евгений Биятов / РИА Новости
В то же время для творческого человека, который к чему-то стремится, в тюремной медицине сегодня слишком много отталкивающего. Должности руководителей медицинской службы занимают люди, которые — по крайней мере у нас в регионе — не имеют должного административного опыта, а иногда и талантов. Но ввиду того, что колоссальный дефицит кадров, место надо кем-то заткнуть, — назначают хотя бы такого.
Много бюрократии. На гражданке она тоже есть, но здесь это усугубляется антуражем: решетки, режим. В квартал заполняешь стопку отчетов толщиной примерно с пачку бумаги. Большая часть справок — бессмысленна. Данные из одной отчетной формы в какой-то мере дублируются в другой, третьей, четвертой.
Постоянно раздаются звонки из Москвы с приказом — срочно, «еще вчера» нужно то или это. Некоторые запросы могут поставить в тупик. Жаловался мне мой приятель, начальник медчасти следственного изолятора. Неожиданно звонят из управления: срочно нужна информация — сколько сегодня в СИЗО находится ВИЧ-инфицированных иностранцев. Я говорю: «Сейчас уточню, перезвоню и доложу».
Но вообще-то вопрос бессмысленный. Потому что следственный изолятор — это место, куда подследственные прибывают, убывают, их вывозят в районы области на какие-то следственные действия, в суд, освобождают по каким-то причинам, арестовывают новых. То есть сегодня ВИЧ-инфицированных иностранцев 10, завтра будет 30, а послезавтра — ноль. Тем не менее зову ответственного, объясняю потребность. Тот уходит в кабинет, через минуту рапортует: «18 человек». — «Откуда цифру взял?» — «В справочнике Фонарева» (то есть назвал цифру от фонаря). Этот маленький пример абсурда характеризует всю исправительную систему в целом.
С лекарствами проблемы есть?
Года три назад я посещал семинар в медицинском вузе — для повышения квалификации. Лекции читали разные специалисты, в том числе была лекция по лечению эпилепсии. Очень познавательно — я записывал. Но минут через 30 прекращаю вести конспект. Лектор это замечает, интересуется: «Вам не интересно?» — «Наоборот — очень интересно. Просто я вспомнил, что у нас в части, кроме финлепсина (это противосудорожный препарат) ничего нет». Хохот в аудитории. После этого еще половина слушателей перестали записывать, потому что смысла нет. Когда новыми знаниями не пользуешься постоянно, то все забываешь.
Фото: Александр Кондратюк / РИА Новости
А разве врач не может заказать нужный препарат?
Снабжение медикаментами происходит централизованно. То есть все тюремные медицинские части состоят в неком региональном кластере, у которого есть головная организация. В один кластер могут входить несколько зон. Головная организация производит все закупки.
Заявки о своих нуждах, конечно, мы пишем. Если не ошибаюсь, с 2017 года каждая медицинская часть ФСИН должна ежемесячно учитывать, сколько и каких таблеток, бинтов, инъекционных препаратов она израсходовала. То есть при реальном дефиците кадров нужно из тех сотрудников, кто имеется, выделять человека, который ежедневно будет заниматься только учетом «микстур». Затем вся эта информация улетает в Москву, во ФСИН России. Что там они с ней делают — я не знаю.
Может быть, анализ данных поможет оптимизировать расходование лекарств, затраты на них? Не воруют у вас препараты, не продают потом в аптеках?
Поверьте, анализом данных никто наверху не занимается. Подозреваю, что все эти цифры отправляются просто в мусор. А по поводу воровства — смешно. Кому нужна ацетилсалициловая кислота (аспирин — прим.»Лента.ру»)? Ее точно из санчасти никто не украдет. А дорогостоящих препаратов у нас просто нет.
Что вы подразумеваете под дорогостоящими?
Лекарств, которые стоят дороже 1000 рублей за упаковку, я уже много лет не видел на зонах. Закупается все попроще, подешевле, без затей. Домой эти препараты и медизделия точно тащить смысла нет. Все реально идет на осужденных.
В моей колонии в конце прошлого года случилась замечательная история. Психотропных препаратов в медчасти не стало совсем. Те, что были, мы израсходовали, а новых не прислали. И психиатр нашел блестящее решение — был вынужден осужденным передать: ребята, кто рассчитывает получить какие-то назначения, можете не приходить, потому что ничего нет.
Нехватка антидепрессантов — это большая проблема?
Конечно, ситуация плачевная. Поймите, что колония, лишение свободы — огромный стресс. Пусть даже человек неоднократно судим, пусть из этой тюрьмы не вылезает, но и для рецидивистов это тоже — стресс. И в такой ситуации пациентов без поддерживающей терапии оставлять нельзя. Их состояние будет ухудшаться. Психопатов на зоне — половина. Соответственно, свои эмоции они контролировать не могут. А если еще и лечение им обрубить — может получиться «коктейль Молотова». На этом фоне как раз и возникают конфликты между осужденными, конфликты с администрацией.
Фото: Александр Кондратюк / РИА Новости
Такие перебои с препаратами случаются часто?
В прошлом году руководство ФСИН решило перестроить схему госзакупок препаратов. Начальство решило, что все надо делать централизованно, в Москве. Соответственно, у регионов отозвали деньги, ранее выделенные на лекарства. Ну, а когда дошло до практической работы — захлебнулись, поняли, что физически с такими объемами не справятся. Ну и быстренько переиграли — вернули как было.
Хорошо, конечно, что у нас XXI век, электронные платежи, то есть деньги не на телегах возят. Но пока по банкам платежки прошли — все затянулось. Аукционы, которые, по идее, нужно проводить в начале года или хотя бы весной, стартовали ближе к осени.
Вы говорите, что препараты получаете самые дешевые, но как же вы рак тогда лечите, ВИЧ? Это же дорогостоящая терапия.
С онкологией и на гражданке все печально, а в колонии печальней в несколько раз. С ВИЧ тоже не все хорошо. Я в этом не очень разбираюсь, потому что не инфекционист. Но и ко мне осужденные приходят часто жаловаться: «Поменяли антиретровирусную терапию, плохо чувствую себя, есть не могу, уснуть не могу». Понятно, почему меняется лекарство. Был человек на одной схеме лечения, а потом раз — нет лекарств, не завезли. Все — надо подбирать другую терапию, подбирать новые комбинации.
Получается, если человек серьезно болен, в заключении он обречен?
Программа минимум по лечению «легких» больных как-то соблюдается. А вот с серьезными болезнями в колонии действительно делать нечего. Зона никогда никому здоровья не прибавляла. Всегда так было, а в наше время — тем более.
Взять хотя бы сахарный диабет — это одна из самых распространенных патологий в популяции. То есть и на зоне пациентов таких много. В уголовно-исправительной системе никогда не существовало специальной диеты для больных сахарным диабетом. Они получают тот же самый набор продуктов, что и все остальные осужденные, в том числе полкилограмма хлеба, полкилограмма картофеля и 300 граммов какой-нибудь крупы на день. То есть то, что им в принципе потреблять нельзя, потому что продукты эти богаты углеводами, будут вызывать подъем сахара в крови, что ухудшит состояние.
Оборудование, диагностическая аппаратура в тюремных больницах есть?
С оборудованием тоже большая печаль. Иногда что-то присылается из центра. В начале 2000-х годов началась кампания по замене рентгеновских аппаратов в колониях. Причем это по всей России происходило. И к нам приехала вроде новая машинка. Когда принимали, позвали техника осмотреть. Тот ходил-ходил и говорит: «Васильич (у нас на зонах принято называть друг друга на «вы» и по отчеству), где это вы машину такую взяли?» — «Так недавно из Москвы прислали». — «Этому зайцу уже лет 200, наверное», — отвечает. Позже пояснил, что аппарат скорее всего был собран по частям, из старья разного. Но техник долго удивлялся мастерству умельцев, которые туда каким-то чудом умудрились компьютер прикрутить.
До сих пор так и работаем на этом оборудовании. Ну, а чего-то более серьезного — аппаратов УЗИ или МРТ — в колониях, конечно, нет. Есть тонометр и фонендоскоп. Обеспечили портативными ЭКГ-аппаратами. Раз в неделю может из города приехать лаборант, забрать кровь на исследование.
Операционная в нашей тюремной больнице более-менее хорошо оснащена. Есть там эндоскопический кабинет. Но тоже до абсурда иногда доходит. Без наркотиков операцию ты никак не сможешь провести. Но наркотики ведь надо где-то хранить. Помещения, которыми располагает наша аптека, не позволяют хранить там наркотики. Не отвечает всем нормам и правилам. Колония была лет 40 назад построена, сейчас другие требования.
Фото: Владимир Вяткин / РИА Новости
Выкручиваются. Сможешь извернуться — молодец. Нет — все твои хирургические больные пойдут под конвоем в городскую больницу.
Вы можете направить пациента в гражданскую больницу на обследование, лечение?
Теоретически, если у человека подозрение на какую-то серьезную болезнь, мы можем отправить его на диагностику. Но на практике это сделать очень и очень трудно. Люди, конечно, вывозятся, но не так много, как хотелось бы, — примерно четверть от потребностей. В колониях вечно пазл для этого не складывается. То бензина нет — строгий лимит на него. То охрана отсутствует. Оптимизация ведь не только в гражданской медицине произошла, но и в колониях. Поувольняли младших инспекторов. И просто тупо некому сопровождать осужденных.
Обычно в качестве образца сегодня любят все сравнивать с 1990-ми годами. Тогда было лучше?
Ну нет, конечно. С 1990-ми не особо корректно сравнивать, тогда была разруха полная. Ситуация в медицине в исправительных учреждениях стабилизировалась к 2000 году. Вот где-то по 2010 год было относительно неплохо. Колонии получали финансирование непосредственно на медучреждения. То есть тогда была специальная статья расходов на медикаменты, на ремонт медоборудования и так далее. Возможно, средств давали меньше, чем хотелось бы, но по крайней мере мы ими самостоятельно распоряжались. То, что необходимо, могли купить.
Я в то время заведовал медчастью. И никогда не расходовал бюджет полностью, всеми правдами и неправдами держал хотя бы маленький запас. Потому что всякое бывает: поступил редкий пациент, а нужного препарата нет. Если есть средства, звонишь в аптеку — и тебе привозят. Даже если и денег у меня не было, аптека, с которой колония сотрудничала, могла в долг дать. Сейчас такого и близко нет.
Если больной вошел в терминальную стадию, вот-вот умрет, почему вы его не отправляете домой, ведь закон это позволяет? Правозащитники жалуются, что руководство колоний намеренно затягивает процесс деактивации умирающих осужденных.
Действительно, есть перечень заболеваний — обычно это терминальная стадия, — при которой осужденные могут быть освобождены. Но я опять же говорю: могут. Этот вопрос решает судья, руководствуясь законом и своим внутренним убеждением. А в законе написано «может быть освобожден». Судья не обязан освобождать.
Самая частая комбинация смертельных диагнозов — ВИЧ и туберкулез. В один прекрасный момент у пациента начинается диссеминация туберкулеза, то есть болезнь стремительно распространяется по всему организму. Поскольку иммунитет снижен, человек не может с этим бороться. Многие сгорают за две-три недели. И очень часто не успеваем оформить документы.
У нас в свое время — это было лет семь назад, но с тех пор мало что изменилось — вышла забавная история. Мы на уровне региона инициировали совещание в областном суде. Участвовали представители тюремной медицины, прокурор, судейские. Поднимали проблему, что не успеваем вовремя, при жизни, освобождать умирающих. Колония направляет бумаги на заключенного в суд. А там заседание назначают через две-три недели. Когда выносится решение, пока оно вступает в законную силу, часто сиделец уже — все, отмучился. С судейскими мы общий язык сразу нашли. Они впоследствии изменили свой подход, подобные дела рассматривали вне очереди.
Прокурор все совещание слушал, молчал. В конце встает и говорит: я со своей стороны поручаю своим сотрудникам проверить медсанчасть, не затягивают ли они сроки. И прокуратура нас еще где-то месяц вытряхивала вдоль и поперек.
Сейчас ФСИН заявляет, что будет создавать в колониях паллиативную медицину. Но, судя по тому, что вы говорите, в тюрьмах уже вся медицина и так «хосписная» — поддерживающая?
В последнее время я молодым коллегам часто говорю: медицина уголовно-исправительной системы умерла. Подрагивание, которые вы сейчас наблюдаете, — это агония. Не осмысленные действия, а когда руки-ноги двигаются уже практически у мертвого. По сути мы в колониях не лечим, а занимаемся имитацией этого.
Может, в центральных областях что-то по-другому. Хотя когда общаешься с коллегами из других регионов — понимаешь, что у них не лучше. Даже и в Москве все совсем не блестяще. А в ряде случаев еще и хуже, чем у нас.
Но я тут все-таки хочу подчеркнуть одну вещь. Откровенных негодяев среди медицинских работников во ФСИН не так много. Если они есть — это буквально единицы, которым действительно на все наплевать. Как правило, врачи — это люди, которые стремятся помочь больному. Другое дело, что они просто не могут этого сделать. Непросто помогать, когда ничего для этого нет.