чарли не серфят что значит

40 лет назад вышел «Апокалипсис сегодня». Этот фильм изменил и продолжает менять нашу культуру

После премьеры фильма Френсиса Форда Копполы о войне во Вьетнаме не все сразу сошлись во мнении, что это один из самых смелых, ярких, оригинальных и резонансных военных фильмов в истории. Один критик написал даже, что такое тупое кино мог снять лишь умный и талантливый человек, а философ Жан Бодрийяр посчитал, что никакого реального осмысления войны в фильме нет. Спустя 40 лет после премьеры «Апокалипсиса сегодня» Film.ru пытается оценить влияние, которое эта масштабная картина оказала на мир.

Спустя 40 лет после выхода «Апокалипсиса сегодня» Film.ru пытается оценить влияние, которое эта масштабная картина оказала на мир.

«Полет валькирий» Рихарда Вагнера

«Полет валькирий» Рихарда Вагнера

Полковник Куртц

Полковник Куртц

Загадочный антигерой фильма, которого сыграл набравший вес Марлон Брандо за гонорар в 3 миллиона долларов, как многие считают, был частично основан на персоне Тони По, офицера из отдела специальной деятельности ЦРУ, который был известен своими нетрадиционными методами запугивания противника. Куртц в исполнении Брандо получился настолько рельефным, что подмял под себя весь финал картины. И его влияние распространилось далеко за ее пределы – Джордж Лукас явно думал об этом персонаже, придумывая образ Дарта Вейдера. Если говорить о недавних блокбастерах, то в ремейке диснеевской «Книги джунглей» из Короля Луи сделали гигантскую версию героя Брандо, с еще более неразборчивой речью. Еще большая обезьяна предстает в «Конге: Остров черепа» во время Вьетнамской войны. Если вам недостаточно приматов, то в «Планете обезьян: Революция» герой Вуди Харрельсона, полковник Маккалоу, явно произошел от потерявшего рассудок торговца слоновьей костью из романа «Сердце тьмы» Джозефа Конрада.

«Обожаю запах напалма по утрам!»

«Обожаю запах напалма по утрам!»

Многие из нас предпочитают утром аромат кофе или яичницы, но подполковник Килгор (Роберт Дювалл) не таков. В его словах чувствуется одновременно многое – патологический оптимизм, ничем не оправданный восторг, полное владение ситуацией и наплевательское отношение к жизни (и смерти). Эта фраза пошла в народ и использовалась в самых разных фильмах – от «Симпсонов» до комедий Кевина Смита. Вы могли ее слышать, даже если никогда не смотрели фильм Копполы. Написал ее Джон Милиус, который позже снял такие столпы американского кинематографа восьмидесятых, как «Конан-варвар» и «Красный рассвет». Он не придавал ей особого значения и утверждал, что она как-то сама пришла ему в голову.

«Чарли не серфят!»

«Чарли не серфят!»

Гораздо больше Милиус гордится другой строчкой из фильма. Он рассказал, что сочинил ее под впечатлением от замечания бывшего премьер-министра Израиля Ариэля Шарона во время Шестидневной войны 1967. После победы в битве у Акабы Шарон гарпуном поймал несколько рыб в море, и, отведав их со своей командой, сказал: «Мы едим их рыбу». Этот эпичный ванлайнер, демонстрирующий превосходство победителя, тоже обрел долгую жизнь в культуре – от одноименной песни лондонских панков The Clash до названия одного из уровней видеоигры Call of Duty 4: Modern Warfare.

Песня “The End” The Doors

Песня “The End” The Doors

Вьетнамская война стала первой, происшедшей в эпоху рок-н-ролла. Поэтому решение начать картину с песни “The End” группы The Doors (изящное уже само по себе – начинать всегда лучше с конца) было, безусловно, удачным. Милиус во время написания сценария крутил исключительно Doors, а Фрэнсис Форд Коппола был знаком с их покойным лидером Джимом Моррисоном по совместному обучению в киношколе Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. The Doors в кино до Копполы использовал Мартин Скорсезе в своем фильме «Кто стучится в дверь ко мне» (1967). Но именно Коппола вывел посмертный культ певца на совершенно иной уровень: пару лет спустя Моррисон появился на обложке журнала Rolling Stone с упоительным заголовком – «Горячий, сексуальный и мертвый».

Знаменитое фото бронетранспортера у польского кинотеатра «Москва»

Знаменитое фото Криса Ниденталя бронетранспортера у польского кинотеатра «Москва»

13 декабря 1981 в Польше было введено военное положение генералом Войцехом Ярузельским – таким образом он боролся с независимым профсоюзом «Солидарность», который возглавлял Лех Валенса и в ряды которого вступило более 10,5 миллионов поляков. Самым популярным визуальным образом тех событий стала снимок фотографом Криса Ниденсталя бронетранспортера SKOT, стоящего перед варшавским кинотеатром «Москва», на котором красуется афиша «Апокалипсиса сегодня». Снимок был опубликован в журнале Newsweek и стал одним из первых, показавших военное положение в Польше зарубежным читателям.

Популяризация серфа в Азии

Популяризация серфа в Азии

Съемки фильма шли в небольшом рыбацком городке Балер на Филиппинах. Его жители впервые увидели серф в сцене, когда раздетый по пояс подполковник Килгор (Роберт Дювалл) в разгар самой свирепой атаки вьетконговцев больше озабочен тем, как оседлать волну на доске. «Если я сказал, что на этом пляже серфить безопасно, значит, здесь серфить безопасно, черт вас дери!». После окончания съемок съемочная группа оставила несколько досок любопытным местным жителям. С тех пор этот вид досуга распространился по всей стране, сделав Френсиса Форда Копполу крестным отцом филиппинского серфинга. Ведь режиссер ввел в фильм рок, наркотики, доски для серфа, девушек из Плэйбоя для того, чтобы показать, насколько они нелепо смотрятся в условиях военных действий.

Источник

10 главных работ выставки Фонда Louis Vuitton

Вместе с собранием Щукина в Пушкинский музей приехало частное собрание Фонда Louis Vuitton. Эталонная коллекция современного искусства, собранная одним из богатейших людей этого мира: Бернар Арно – один из трех человек на планете, чье состояние превышает 100 миллиардов долларов. В Москве показывают 65 произведений (картины, скульптуры, инсталляции) – сплошь культовые работы главных мастеров прошлого и нынешнего веков. Выбрали 10 главных экспонатов и попросили куратора выставки Александру Данилову о них рассказать.

Маурицио Каттелан, «Баллада о Троцком»

Фото: пресс-служба Пушкинского музея

Галерея искусства стран Европы и Америки XIX–XX веков

Кателлан – художник-провокатор, который использует эпатаж, шок, яркий художественный жест как средство привлечения внимания. Эту работу он посвятил Льву Троцкому и размышлениям о судьбе русской революции. С одной стороны, это немного странный экспонат – чучело лошади, которая вместе со сбруей висит под потолком вместо люстры. Сам Маурицио Кателлан – леворадикальный художник, так что вполне естественно, что его кумиры – наши отечественные бунтовщики. А для западных художников фигура Льва Троцкого – воплощение русской революции и одновременно – ее краха. Сам Кателлан говорил, что прыжок лошади – это абсолютно героический поступок одиночки, но в тоже время животное как будто застряло в прыжке, оно беспомощно висит, заставляя нас размышлять о том, что будет дальше и есть ли выход из сложившейся ситуации.

Жан-Мишель Баския Grillo

Фото: Михаил Голденков / The City

Это одна из первых работ, которую приобрел Фонд Louis Vuitton, и это неслучайно. Баския – абсолютно культовый художник, которому удалось выразить атмосферу 80-х. В своем творчестве он использует новую эстетику социально-отвергаемых художников, связанных с нью-йоркскими районами Бруклин и Бронкс. Здесь было содружество чернокожих авторов, говоривших новым языком – языком улиц. Именно им была свойственна свободная экспрессия и подчеркнутая музыкальность. Правда для Баския это язык не столько хип-хопа, традиционного для этой культуры, сколько джаза. Для него очень важна импровизационность. В Grillo он использует образы африканской мифологии, народа йоруба. На квадриптихе, помимо живописи, есть настоящие гвозди, которые могут восприниматься как энергичные мазки или ассоциироваться с древней магией.

Ив Кляйн «Антропометрия»

Фото: Михаил Голденков / The City

Работа из серии, в которой Кляйн использует «живые кисти»: художник предлагал натурщицам покрыть тело краской и оставить отпечатки на холсте. Видно, что они не просто ложатся на холст, а оставляют на нем сложные следы. Художник руководил процессом – просил натурщиц ложиться так, чтобы создавалось ощущение парящей фигуры. При этом он всегда «рисует» своим знаменитым цветом – чистым ультрамарином. Он даже запатентовал синтетический краситель, который дает такой глубокий синий. Для Кляйна это цвет чистого духа, победившего материю, духа, который царит в абсолютном пространстве, духа свободы.

Альберто Джакометти «Трое идущих I»

Фото: Михаил Голденков / The City

В работе, созданной в 1948 году, Джакометтти точно поймал чувство потерянности людей в послевоенное время. При этом скульптуры удивительно современны. Сам Джакометти говорил, что в основе его произведения – личное наблюдение. Однажды, выйдя из кинотеатра, он увидел, что люди не останавливаются, чтобы поговорить друг с другом после просмотра фильма, а молча расходятся в разные стороны. У Джакометти появилось ощущение, что каждый человек бесконечно одинок в многолюдном городе. Это одиночество хрупкого и уязвимого человека в толпе.

Бертран Лавье «Императрица Индии II»

Фото: Михаил Голденков / The City

Бертран Лавье – типичный художник-постмодернист и апроприатор, который открыто декларирует, что не хочет создавать собственные произведения, а хочет использовать работы других авторов. Возможно, такая позиция связана с личной биографией Лавье, который закончил школу садоводства в Версале, где в процессе обучения увлекся селекцией. «Императрица Индии» – как раз вариант селекции и апроприации. Художник заимствует одноименную работу знаменитого американского минималиста Фрэнка Стеллы с таким же названием. Но у Стеллы это композиция в красных тонах. Бертран Лавье соединяет эту идею с работами минималиста Дэна Флавина, который первым начал использовать неоновые лампы. В результате Лавье получил суперсовременную, броскую, яркую неоновую конструкцию, которая рассказывает о современном мегаполисе, проблемах урбанизма и современной поп-культуре.

Герхард Рихтер «Сирень»

Фото: Михаил Голденков / The City

Рихтер 80-х годов – это царство абсолютной живописи. Живой классик, родившийся в предвоенной Германии, в творчестве он много рассуждает на тему памяти, и самое важное для него свойство живописи – то, которое есть у памяти, – многослойность. Порой трудно догадаться, что и зачем следует: мы видим поверхностный слой, но не знаем, что скрыто внутри. Одна из задач Рихтера как художника – создать живописную метафору нашего сознания с помощью разных слоев картины, последние мазки – это легкие свежие впечатления, а самые первые – глубокие важные воспоминания. В работе над этой картиной он использовал такой прием: накладывал на непросохшую краску тряпки и смазывал с их помощью верхний слой. Получилась драная и очень неровная поверхность.

Энди Уорхол «Автопортрет»

Фото: Михаил Голденков / The City

Андреас Гурски «Формула-1. Пит-стопы. I–IV»

Фото: Михаил Голденков / The City

Гурски – самый дорогой среди современных фотографов (рекорд на аукционе – 4,3 миллиона долларов). На выставке представлены четыре большие фотографии из серии пит-стопов Формулы-1. Кажется, что художнику удивительно точно удается зафиксировать кадр, но на самом деле Гурски просто мастер фотошопа и монтажа. Он считает, что нельзя схватить реальность, а те кадры, которые получилось сделать, нуждаются в коррекции. Уже в 90-е Гурски начинает использовать фотошоп: берет десять исходных фотографий для того, чтобы потом смонтировать их в одну. Его работы – это композиция, выстроенная по абсолютным канонам классической живописи.

Аннет Мессаже «Мои транспортные средства»

Фото: Михаил Голденков / The City

Искусство Аннет Мессаже имеет феминистский базис. Для нее тема женщины в современном обществе одна из важнейших. Искусство для Мессаже – это терапия, где не только можно, но и нужно говорить об абьюзе. В центре этой работы – женщина-жертва, зависимая от мужчины, но последний, в свою очередь, также зависим от партнерши – он в клетке в форме женского манекена. Вся серия с куклами – это разговор на детском материале о взрослых проблемах.

Марина Абрамович «Обновитель астрального баланса»

Фото: Михаил Голденков / The City

Сербская художница, известная своими радикальными перформансами с собственным телом, на этой выставке представлена необычной работой. Пройдя через череду испытаний и кризисов, Абрамович обращается к теме поиска гармонии и равновесия. Художница предлагает зрителю испытать самого себя: ему нужно сесть в шезлонг, который стоит напротив метронома, и, сконцентрировавшись на его ритме, провести в медитации 45 минут. Именно за это время, по мнению Марины Абрамович, можно добиться обновления астрального баланса. Так что главный смысл этой работы в поиске возможности единения с окружающем миром, Вселенной и космосом.

Маурицио Кателлан «Чарли не серфят»

Фото: Михаил Голденков / The City

Очень страшная работа отсылает к фильму «Апокалипсис сегодня» Фрэнсиса Копполы, где полковник Килгор, подбадривая солдат перед зачисткой пляжа, говорит знаменитые слова «Чарли не серфят». Для Маурицио Кателлана эта фраза – воспоминание о детстве и школьных годах. Работа имитирует ситуацию: мальчик (автопортрет художника), сидя за партой, смотрит в окно и о чем-то мечтает, но его руки крепко прибиты карандашами, а это значит, что он скован. Кателлан рассуждает о жизни в целом, поднимая тему самоидентификации. Для художника путь в искусство был нелегким, и он любит подчеркивать свое простое происхождение: его мама была уборщицей, а папа – дальнобойщиком.

Мона Хатум «Шляпа для двоих»

Фото: Михаил Голденков / The City

Не самая типичная работа Мона Хатум. Британская художница палестинского происхождения большую часть своего творчества посвящает теме женщины, обсуждению ее доли в восточной и западной культурах. Здесь представлено очень романтичное ее произведение: две шляпы с одним полем брошены на лавку напротив открытого окна. Произведение немного провокативное – оно заставляет задуматься о неоднозначности ситуации. Это сильное желание людей быть вместе или история вынужденности, когда люди не могут расстаться по какой-то условной причине?

до 29 сентября
Билеты: взрослый – 500 рублей, льготный – 250 рублей

Источник

Перевод песни Charlie don’t surf (Clash, the)

Charlie don’t surf

Чарли не серфят 1

Charlie don’t surf and we think he should
Charlie don’t surf and you know that it ain’t no good
Charlie don’t surf for his hamburger Momma 2
Charlie’s gonna be a napalm star

Everybody wants to rule the world
Must be something we get from birth
One truth is we never learn
Satellites will make space burn

We’ve been told to keep the strangers out
We don’t like them starting to hang around
We don’t like them all over town
Across the world we are going to blow them down

Charlie don’t surf and we think he should
Charlie don’t surf and you know that it ain’t no good
Charlie don’t surf for his hamburger Momma
Charlie’s gonna be a napalm star

The reign of the super powers must be over
So many armies can’t free the Earth
Soon the rock will roll over
Africa is choking on their Coca Cola

It’s a one a way street in a one horse town
One way people starting to brag around
You can laugh, put them down
These one way people gonna blow us down

Charlie don’t surf he’ll never learn
Charlie don’t surf though he’s got a gun
Charlie don’t surf think that he should
Charlie don’t surf we really think he should
Charlie don’t surf

Charlie don’t surf and we think he should
Charlie don’t surf and you know that it ain’t no good
Charlie don’t surf for his hamburger Momma
Charlie don’t surf

Чарли не серфят, хотя мы думаем, что должны
Чарли не серфят, и ты знаешь, что это плохо
Чарли не серфят за свою американскую маму
Чарли станут звездой из напалма

Все хотят управлять миром,
Нас, должно быть, учат этому с рождения,
Но правда в том, что мы никогда не научимся
Спутники сожгут космос

Чарли не серфят, хотя мы думаем, что должны
Чарли не серфят, и ты знаешь, что это плохо
Чарли не серфят за свою американскую маму
Чарли станут звездой из напалма

Правление сверхдержав подходит к концу
Так много армий, не могут сделать Землю свободной
Скоро скала перевернется,
Африка задыхается от кока-колы

В городе с одной лошадью одностороннее движение
Односторонние люди начинают хвастаться
Вы можете смеяться, опускать их,
Но эти люди взорвут нас всех

Чарли не серфят, хотя мы думаем, что должны
Чарли не серфят, и ты знаешь, что это плохо
Чарли не серфят за свою американскую маму
Чарли не серфят

1) Название песни отсылает к фильму «Апокалипсис сегодня»
2) Возможно слово humburger обозначает принадлежность к американской нации

Песня наполнена аллюзиями на Вьетнамскую войну

Источник

NOVLIT.ru

Блог журнала «Новая Литература»

Светлана Ларионова. Чарли не сёрфят (рассказ)

— Еще одно чудесное утро в раю! – провозгласил седой мужчина в очках по имени Кэллиган, приветствуя Майка на пляже Сан-Хуанико в Мексике. Его огромная собака, которую он с юмором называл «кабайо», что в переводе с испанского означает лошадь, остановилась и, обнюхав руки Майка, приветливо замахала хвостом. Погода и вправду стояла отличная, и январские волны собрали нешуточную толпу на популярной Второй косе: одетые в гидрокостюмы сёрфенгисты благопристойно ожидали своей очереди, выстроившись в шеренгу у пенного прибоя.

— Привет, Кэл, рад тебя видеть! – сказал Майк, и его худое подвижное лицо расцвело искренней улыбкой. Кэл ему нравился: в прошлом механик на военных судах, Кэл всегда охотно помогал местным гринго (4) справиться с поломкой машин или подвесных моторов для их рыбацких лодок. Сам Майк в его услугах не нуждался, но альтруисткий характер Кэла, а также его способность всегда сохранять нейтралитет в любом споре внушала Майку уважение. Кэл был невысокого роста, крепкого сложения, и страдал от артритов. Жена год назад посадила его на аглютеновую диету и запретила пить пиво. В итоге такого гастрономического вмешательства Кэл потерял двадцать килограмм лишнего веса, да и двигаться он стал намного быстрее. Питалась семья в основном рисом, овощами и рыбой, выловленной Кэлом в заливе Сан-Хуанико. Для здорового образа жизни в Сан-Хуанико условия были самыми подходящими: отличный сёрфинг, тропинки, бегущие вверх по каньону, и много- много камбалы и донной трески. Что касается Майка, так сам он давно бросил баловаться спиртным и приобрел соковыжималку. В свои семьдесят лет он выглядел превосходно: мышцы до сих пор хорошо прорисовывались на его загоревшем теле, а на животе не было ни капли лишнего жира. Единственное, что выдавало его возраст — так это совершенно седая борода да длинные белые волосы, по старой привычке собранные сзади в конский хвост. С возрастом он нисколько не потерял в росте, оставаясь по-прежнему метр девяносто сантиметров. Двигался он всё так же быстро, словно на пружинах — годы не добавили его движениям ни грамма солидности. Глаза лучились азартом и словно постоянно сканировали местность в поиске приключений – или хлопот на свою голову. Ни мексиканцы, ни гринго Майка особо не привечали: уж слишком он не вписывался в сложившуюся сбалансированную систему взаимоотношений, невольно взрывая её изнутри одним своим присутствием.

Кэл поравнялся с Майком; они обменялись коротким рукопожатием. Кэл на секунду задержал взгляд на желтоватой припухлости вокруг левого глаза Майка — всё, что осталось от внушительного синяка, полученного тем две недели назад в камере полицейского участка.

— Вчера слышал, как приезжие из Мехико-Сити спрашивали Фернандо, владельца магазина, почему это, мол, у вас столько американцев в городе. Сказали: «Такое ощущение, что Сан-Хуанико снова гринго оккупировали». Жаловались, что приходится в очереди на Второй косе стоять, чтобы волну поймать. Разве это очередь? Они бы в Сан-Диего съездили, посмотрели, что такое очередь…

— Неужели сёрфингисты-мексиканцы пожаловали? Ведь чарли не сёрфят… (5)

— Уже сёрфят, и еще как… А тут все семь кос гринго оккупировали! Того и гляди устроят они нам Варфоломеевскую ночь. Ты бы поосторожнее со своими политическими комментариями, а то ведь знаешь как — один гринго как ляпнет что-нибудь, а кажется, что вся община его поддержала.

Улыбка сбежала с лица Майка. Каждый раз – одно и тоже: все боятся за свои дома, машины, — жизни, наконец. Их можно понять. Они могут говорить сколько угодно о том, что отважно покинули катастрофически перенаселенную Южную Калифорнию в поисках своей идиллической Аркадии, да только выбора у них не было. Его поколение привыкло к другой Калифорнии. За солнцем, волной и тихой рыбалкой в Сан-Хуанико приехали те, кто больше не мог выносить жутких темпов развития родного южнобережья. Когда-то в заливе Сан-Диего можно было плавать… Сейчас одна мысь о купании в расцвеченной соляркой воде заставляла Майка чесаться в самых непристойных местах. Покой, чистую океанскую воду и сёрфинг à la Калифорния шестидесятых можно было отыскать лишь в маленьких сонных городках мексиканского полуострова Баха. Лет через двадцать и здесь построят отели и рестораны, но через двадцать лет его, Майка, уже не будет.

— Не волнуйся, Кэл, буду вести себя хорошо! — подмигнув, Майк отправился по песчаному откосу наверх к своему дому. От дома тенью отделилась знакомая мальчишеская фигурка и быстро двинулась вдоль улицы вниз. Майк чертыхнулся.

Черный четырёхмесячный питбуль радостно закрутил хвостом и бросился Майку навстречу. «Привет, Тракер!» — Майк ласково почесал крупную собачью голову. Щенков Майк продавал, но этого решил оставить себе. Из-за собак у него были постоянные проблемы с местными жителями: порода в Сан-Хуанико была не в почете. Покупателями были в основном люди из больших городов. Местные мальчишки злили его собак, бросали в них камни и просто дразнили, заставляя обезумевших питбулей яростно наскакивать на забор из металлической сетки и громко лаять – к ликованию мальчишек и возмущению соседей. Накануне Рождества камни полетели не только в собак: Антонио, четырнадцатилетний парень с соседней улицы, демонстративно встав напротив окна, поднял булыжник и со всего размаху бросил его в сторону сидевшего в кресле Майка. Зазвенели стекла. Майк выскочил на улицу и, подняв с земли крупный камень, тут же с сожалением отбросил его в сторону: не драться же с детьми. Замахнувшись рукой, он всё же сделал вид, что бросает его в гогочущих подростков — те тут же бросились врассыпную. Из соседнего дома выбежала женщина-мексиканка и громко закричала, покрывая его бранью. Майк пытался объяснить, что он не бросал камень, а только хотел попугать: должен же он защитить свой дом, своих собак… В конце концов, он же старый человек, должно же быть хоть какое-то уважение к возрасту — нельзя же вот так травить человека денно и нощно… Женщина его не слушала. Подняв с земли камень и грязно ругаясь, она швырнула его в голову Майка — тот успел увернуться, закрыв лицо рукой. Острый камень рассек кожу на предплечье — из раны хлынула кровь, — и тут же сзади резко затормозил полицейский пикап. Не задавая вопросов, Майка уложили лицом вниз, на землю, и, надев наручники, погрузили в открытый кузов… Из камеры предварительного заключения Майка выпустили на следующий день — избитого, грязного, с запекшейся кровью на предплечье и распухшей от побоев физиономией. Усвоив урок, новогоднюю ночь он провёл вдали от городка, укрывшись с собаками в горном каньоне. Первого января он просидел весь день на раскладном стуле прямо посредине улицы, сторожа свой дом от посягательств. Прятаться и убегать с поля боя он как-то не привык.

После новогодних гуляний от него, казалось бы, отстали — до сегодняшнего дня. Сегодня, похоже, надо ждать гостей: знакомая мальчишеская фигура, тенью мелькнувшая у дома, явно принадлежала Антонио.

— Старик до сих пор где-то бродит, — Антонио в раздумье сплюнул фиговую косточку. Без него бить стекла не имело смысла. Антонио Майка ненавидел, — ненавидел отчаянно, всеми фибрами своей кастильской души. Он просто мечтал о том, как этот грязный гринго покроется осколками стекла и захлебнётся своей ядовитой кровью. Старик живет в его городе, где он, Антонио, родился и вырос, — разводит своих злобных псов и ведет себя так, как будто он у себя дома. Но это не его дом! Они, гринго, отвоевали у мексиканского народа все северные земли — Антонио как раз сейчас в школе по истории проходит о том, какая это была кровавая война. И женщины, и дети гибли за родину. А сейчас гринго просто покупают эту самую землю, за которую пролито столько крови! Получается, что снова идет война, невидимая, без крови и насилия, и в проигрыше остаются бедные мексиканцы… Что же — будет вам кровь! Сколько же это можно терпеть?! Сеньор Рамирес, его учитель истории, говорит, что до прихода сюда испанцев ацтекские священники приносили сотни людей в жертву своим богам; за непослушание они жестокого наказывали, а младенцев убивали — поэтому ацтеки были такими богобоязненными и послушными, и эту черту унаследовали современные мексиканцы. Еще сеньор Рамирес говорит, что, несмотря на то, что кастильцы принесли в Мексику новую религию, всё перемешалось, и сейчас в стране особенная версия католицизма — и «традиционно высокий уровень толерантности»…

Антонио не разбирался в тонкостях религии, но он знал, что его семья всегда свято блюла католические традиции. В его доме стоят статуэтки Святой Гваделупы. Его семья вместе с другими верующими жителями празднует День мертвых, выставляя раскрашенные и празднично разодетые скелеты перед домом. Зажженными свечками у дома умерших родственников приглашают собраться с семьей за одним столом, где много сладостей и особый, выпеченный специально для этого дня хлеб. Есть еще Рождество, а также череда праздников от Дня Гваделупе до шестого января — Дня Богоявления, и много-много других святых католических ритуалов. День Богоявления был совсем недавно, и мать испекла «роску» — сладкий кулич, на который ушло целых четырнадцать яиц! Внутри роски были спрятаны маленькие фигурки младенца Иисуса, и все дети получили в тот день подарки. Антонио втайне мечтал о конверте с деньгами- уж он найдет, на что их потратить, — но получил в подарок новенькие джинсы. Наверное, мать выпросила их у какого-нибудь гринго, — те всегда привозят из Штатов кучу вещей в подарок для жителей Сан-Хуанико. Из-за этих подачек да из-за того, что гринго всегда предлагают матери какую- нибудь работу, она в них души не чает, и её совсем не волнует то, что их земля уже и не принадлежит мексиканцам. Что ж, прав был сеньор Рамирес, когда говорил о «традиционно высоком уровне толерантности, которая подпитывается бедностью» — или что-то в этом роде. У Антонио с души просто воротило от этого слова – толерантность. Мать не раз говорила о том, что по его венам течет горячая кастильская кровь, почти не смешанная с ацтекской, и что она еще намучается с ним. Антонио не любил, когда она так говорила: меньше всего на свете он хотел огорчить свою мать.

Вот и сейчас Антонио прикидывал, как бы навредить ненавистному гринго и остаться при этом незамеченным. Он стоял у окна дома Майка, прячась в кустах, всматриваясь в темную пустоту дома, как сзади его кто-то крепко взял за локоть. Антонио вздогнул от неожиданности и медленно повернул голову. Противный гринго стоял рядом с ним и улыбался.

-Попался, который кусался, — весело сказал он.

-Пусти! – Антонио дернул локтем, освобождая руку. Красный от злости на самого себя, он обошел Майка и отправился прочь.

-Подожди, — крикнул Майк. — Ты чего приходил-то?

В его голосе слышались насмешливые нотки. Внутри Антонио опять тихо закипела глухая ярость. Раздался звук приближающегося грузовика. Антонио быстро наклонился и поднял камень. Ему было всё равно. Как только грузовик проедет, он разобьет все окна ненавистного дома, пусть тогда Майк скалится, сколько хочет… Вдруг он увидел черного неуклюжего щенка. Несмышленый малыш, выбравшись из дома и думая, что с ним играют, всё быстрее и быстрее убегал от Майка — зигзагами по грунтовой дороге, прямо под колёса грузовика! «Тракер! Тракер, ко мне!» – Майк отчаянно звал своего щенка, пытаясь его догнать. Разве так зовут собак?! Какой же глупец этот гринго! Еще пару секунд — и от щенка ничего не останется! Антонио медленно, чтобы не спугнуть щенка, положил камень на землю и, захлопав в ладоши, закричал: «Давай, Тракер, давай ко мне!» — и побежал прочь. Щенок, смешно мотая вверх-вниз крупной головой, принял игру и обрадованно бросился за Антонио вниз по песчаному склону…

Тракер играл на песке, а Антонио сидел на склоне, горячо споря с Майком. Еще вчера Антонио от стыда бы сгорел, если бы ему кто сказал, что он будет беседовать с этим «чокнутым стариком». Тем не менее, сейчас его не волновало даже мнение друзей: Майк был вторым человеком, после сеньора Рамиреса, который с интересом слушал Антонио, стараясь его понять.

— Ты чего вообще на меня взъелся-то? Кроме того, что я гринго, чем я тебе насолил? – спросил Майк, удивленно разглядывая Антонио. Мальчишка ему нравился — более того, он напомнил ему себя, молодого, много- много лет назад…

— Дядя Хосе говорит, что ты просто паразит в этом городе, живешь на нашей земле, а коммуне ничем не помогаешь…

— Твой дядя Хосе — полицейский. Они с американцев деньги берут, якобы на поддержку муниципалитета. Американцы, понятное дело, им платят, чтобы проблем не было. У нас в Штатах такая «крыша» тоже раньше была — лет пятьдесят назад. Сейчас это называют «вымогательство» и «коррупция», и за это сажают в тюрьму. Сечёшь?

— Но ведь все платят…

— А я не плачу. Потому что я не чарли. Я – свободный человек, хоть и старый, и еще могу за себя постоять. Полиции государство платит за то, чтобы она нас с тобой защищала. Даже если я — не гражданин этой страны, я нахожусь на её территории и имею право на защиту. Если ей из своего кармана платить, то это уже не полиция получается, а частная охрана. Я не рок-звезда какая-нибудь, чтобы частную охрану иметь.

— У тебя меньше денег, чем у остальных гринго?

— Не в этом дело. Хотя, наверное, меньше — я же простым водителем-дальнобойщиком работал. А когда на Гаваях жил, то работал наёмным матросом. Мы чужие яхты перегоняли обратно в Калифорнию…

— А почему ты сейчас здесь живешь?

— Очень много народа на Гаваях, друг Антонио. И в Калифорнии. Не могу я в толкучке такой жить. Мне воздуха не хватает.

Антонио удивленно посмотрел на Майка и неожиданно хитро улыбнулся:

— А я так наоборот из Сан-Хуанико уехать хочу, большие города посмотреть. Мне тоже воздуха не хватает, его мне гринго испортили.

Майк закашлялся от смеха и развёл руками:

— Не только большие города – тебе весь мир надо посмотреть. Только знаешь, Антонио, зря ты так о гринго. Я сюда ездил на сёрфинг еще тридцать лет назад. Тут один консервный заводишко был, да и тот закрыли. А сейчас — посмотри: и дома, и клиника, и школы, все чисто и красиво. Ты вот по-английски шпаришь. А земля — что земля? Земля у всех одна. В Калифорнии знаешь сколько национальностей живёт? Не счесть! И все вместе уживаемся как-то. Не было было сёрфа здесь, ничего бы не было. Чарли не сёрфят…

— Что ты всё «чарли» да «чарли»… Кто они такие?

— Ты что, фильм не видел? «Апокалипсис сегодня» называется. Старый хороший фильм. Возьми у меня диск, посмотри, тебе понравится.

И, видя нерешительность Антонио, добавил:

— Он с испанскими субтитрами…

На следующий вечер в открытую форточку, звеня, влетел мелкий камушек. «Ну вот, опять начинается», — подумал Майк. Местные стеклорезы уже состояние на его окнах сделали себе. Сколько таких малолетних грингоненавистников Майк перевидал за эти тридцать лет, что он провёл здесь, на самом известном в среде сёрфенгистов заливе Скорпион… И где они, эти мальчишки? Кто уехал работать в гостиничном бизнесе на курорт Кабо Сан Лукас, кто иммигрировал в Штаты. Антонио, правда, другой: вдумчивый, и слушает внимательно. Замечательный он парень, сразу видно. Но сколько же можно камнями швырять?

Антонио не таясь стоял посреди улицы, ярко освещенный заходящим солнцем. Увидев в окне Майка, он закричал:

— Я – не чарли, Майк! Не чарли!

Лицо Антонио исказилось такой душевной болью, что Майк тут же выскочил на улицу.

-Послушай, дружище, — сказал он. — Я ведь в переносном смысле так выразился. Сёрфингом тогда только отчаянные головы занимались; война и сёрфинг в принципе несовместимы, сёрфинг – это выражение свободы. Они шли против мнения государства, мнения большинства, понимаешь? Чарли — это те, кто остался дома в Штатах и голосуют за эту войну. Они живут по накатанному: дом, работа, церковь, бар, и ими можно запросто манипулировать — у них высокая степень толерантности…Тогда и в Штатах было много расизма и коррупции, и полицейские брали деньги — всё, как у вас сейчас.

Майк остановился, понимая, что залез в такие дебри, из которых было просто не выбраться. К его удивлению, Антонио внимательно его слушал. Воспоминание о войне глухой забытой болью кольнуло Майка в самое сердце. Время его молодости. Дороги в его родном городке в окрестности Сан-Диего были грунтовыми, и собаки без привязи запросто гуляли по улицам — также, как и здесь, в Сан-Хуанико. Красивая молодая Кейтлин тогда еще с восторженной любовью смотрела на Майка…

Антонио неожиданно развернулся и пошёл прочь, но, вдруг передумав, вернулся. Он не любил просить, но просить у Майка было почему-то не стыдно. Он снова посмотрел прямо в глаза американцу и сказал:

— Майк, и я хотел бы попробовать сёрфинг…

В ту ночь при свете полной луны на Первой косе старый гринго учил искусству «осёдлывать волну» Антонио Кастейо, будущего известного сёрфингиста, которого подняла на ноги одинокая женщина из маленького мексиканского города Сан-Хуанико.

Источник